Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Страница 74

– Как ты очаровательна, прекрасна! Такая нежная и целомудренная, как невеста… такая робкая! Как я завидую ему!

Затем он открыл дверь, и я прошла в маленькую комнату, где ожидал меня другой…

* * *

В эту ночь странные мысли не давали мне покоя.

Я разбирала свою жизнь и пришла к заключению, что все в ней было не так, как следовало, все расположено иначе, чем я привыкла. Чувство беспомощности и слабости долго мешало мне разобраться в этом хаосе. Единственным ясным для меня ощущением было раскаяние, жгучее раскаяние в моем поступке.

Затем другие, ощущения, точно призраки, стали пугать меня в темноте ночи: физическое отвращение к человеку, которому я принадлежала столько лет и буду еще принадлежать.

К нему у меня не было больше жалости, а только ненависть; в том, что я раньше считала добротой и любовью, я видела теперь жесточайший эгоизм; то, что я заставляла себя понимать и прощать как извращение фантазии романиста, было, теперь я поняла, самым грубым и низким сладострастием, ослепленный им, он, не колеблясь, покушался на самое святое во мне, на «мать».

Я думала о детях; но в эту минуту, несмотря на всю мою любовь к ним, я не нашла в них ни утешения, ни бодрости. И тогда в первый раз в жизни в меня закралось ужасное желание, чтобы какая-нибудь болезнь унесла моих детей и я могла бы последовать за ними в могилу.

* * *

Гросс каждый день приходил к нам в известный час, и в этот час мой муж уходил из дома.

Он мог бы оставаться и-дома. Сердце мое было так полно печали и горечи, что настроение Гросса было мне совершенно безразлично. Его молчание, его глупое поведение – влюбленного юноши раздражали и озлобляли меня еще больше; мне было так жаль себя, что я готова была плакать.

Печальное событие избавило меня от этих докучливых посещений, Саша заболел скарлатиной.

Страдания ребенка, страх потерять его, боязнь заразы и денежные заботы благодаря болезни направили мысли моего мужа в другую сторону, и он сам написал Гроссу, прося прекратить его посещения.

* * *

Мой муж был приговорен к восьми дням тюремного заключения по делу Фробена, по которому приговор был произнесен в Вене. Твердо решив не подвергнуться этому наказанию, он просил о помиловании через своего защитника г. Эйрика; я также должна была отправиться в Вену, чтобы лично ходатайствовать об этой милости у императора.

У меня не было черного платья, обязательного для аудиенции. Г-жа Ласло, дочь г-жи ф. Корсан, одолжила мне свое, и я отправилась в путь.

Отец моего мужа был когда-то связан дружбой с бароном Брауном, начальником личного императорского кабинета. С такой рекомендацией мне не трудно было добиться приема у монарха.

Когда я пришла, аудиенция уже началась. Длинная вереница лиц стояла полукругом в небольшой зале; все явно прилагали усилия, чтобы казаться спокойными, но очень немногим это удавалось. Возле окон стояли телохранители, все рослые, в белых мундирах, расшитых золотом. Я возблагодарила Бога, что мой поэт не видел их… Он был бы в отчаянии, что не может выбрать себе «грека» среди них.

Дежурным адъютантом случайно оказался граф Мондель, происходивший из «аристократического гнезда» в Янгассе, в Граце, где очень долго жила его мать. «Служба» графа, который, кажется, был майором, показалась мне странной; его обязанность состояла в том, что он отворял двери входящим в залу аудиенции и, держась за ручку двери, должен был «слушать», все ли происходит в порядке.

Когда настала моя очередь, он взглянул на меня, и мне показалось, что в его глазах я вижу молчаливое приветствие и доброжелательную улыбку на губах.

Но вот я и в присутствии императора. Я уже за несколько дней приготовилась к тому, что намерена была сказать, но в ожидании своей очереди я принялась изучать серьезные и напряженные лица, окружавшие меня, спрашивая себя, какую жизнь и заботы они скрывали и что привело их сюда, а также наблюдать недовольные и огорченные физиономии уходивши так что, когда я очутилась перед монархом, я совершенно забыла обо всем. И даже теперь я не могла сосредоточиться на одной мысли, и вместо тою чтобы изложить свою просьбу, я смотрела на человек ка, стоявшего передо мной, и искала на его лице подтверждения всего того, что я знала и думала о нем. Это было лишь мгновение, но и одно – мгновение может вместить в себя так много!

Я не знаю, как я объяснила свое дело; конечно, это не было согласно с моей «программой», но так как я добилась всего, на что могла рассчитывать, то ушла совершенно удовлетворенная.

В своей приветливой манере император сказал мне, что очень охотно совершенно помиловал бы моего мужа, но не может окончательно отвергнуть решения своих судей; он посмотрит, что он может сделать, а я должна утешиться и, вернувшись домой, успокоить своего мужа и посоветовать ему не относиться к этому так трагически; писатели и журналисты не должны пугаться нескольких дней тюремного заключения, так как в этом нет ничего позорного.

Я собиралась уже почтительно преклониться перед императором, когда дверь позади меня отворилась и граф Мондель дал мне понять, что я достаточно долго пользовалась высочайшим присутствием.

В передней вокруг стола, на котором лежали целые груды серебряных и медных монет, стояли несколько лакеев в ливреях различного цвета, с таким внушительным видом, что они смело могли быть министрами или, еще лучше, телохранителями. Один из этих господ был так добр, что подал мне мое манто и зонтик.

Я робко положила флорин на стол. Конечно, это было слишком мало для такого человека, но по сравнению с моим тощим кошельком мне это показалось безумием. К счастью, он не обратил внимания ни мой дар, ни на мое смущение.