Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Страница 82

Мы уехали в середине марта.

Беспокоясь о детях, я попросила м-ль Гульду Мейстер заняться ими во время моего отсутствия и отчасти заменить меня в доме. Она обещала исполнить это.

Дней восемь спустя, на обратном пути, в вагоне, разговор коснулся м-ль Мейстер. Арман и Моргенштерн, которые не выносили ее, по обыкновению свободно выражали свои чувства по отношению к ней. «Она ядовитая, – говорил Моргенштерн, – к ней не следует подходить очень близко». А Арман прибавил: «Нам необходимо от нее избавиться, непременно надо, чтобы она убралась».

Мой муж в первое время очень дорожил своей переводчицей и защищал от ее врагов. Он называл ее «своей правой рукой» и утверждал, что не может обойтись без нее. Поэтому я ее всегда защищала, так же и на этот раз. Оба, наконец, возмутились: неужели я была настолько слепа и не замечала, что Мейстер уже давно любовница моего мужа?

У меня было определенное мнение о верности моего мужа, но мысль, что ему могло понравиться это увядшее и смешное создание – такая «старая дева» – рассмешила меня.

Оба мои спутника пожалели, что проболтались, и замолчали.

Тогда я припомнила, что мой муж писал мне о том, что подарил м-ль Мейстер прекрасный мех. «Мех в марте месяце!» – подумала я. Конечно, мех этот мог возбудить некоторое подозрение. Но это было уж слишком глупо! Гульда Мейстер! Нет, не стоит и думать об этом.

Дома я застала Сашу в постели с обвязанной головой. Испуганная, я спросила, что с ним случилось.

– Ничего, – ответил муж, – он упал на улице, но, право, это ничего.

Мне стало как-то не по себе: все в доме показалось каким-то холодным. Я смотрела вокруг – ничто не изменилось, а вместе с тем все было по-другому.

У меня была добрая и честная служанка Цензи, которую я привезла с собой из Пассау. Я упрекнула ее за то, что она пустила детей на улицу: она отлично знала, это было ей запрещено. Она ничего не ответила мне. Я рассердилась и была с ней резка. Она со слезами созналась в том, что произошло.

М-ль Мейстер поняла мои слова буквально, когда я просила ее заменить меня; она окончательно устроилась в моей спальне, употребляла мое белье и вещи и спала в моей кровати рядом с моим мужем. А для того, чтобы дети не мешали им днем, их отправляли на улицу, – вот от чего и произошел этот случай.

Настал час, когда м-ль Мейстер имела обыкновение являться. Я заперла на ключ дверь, которая вела из гостиной в спальню, а ключ положила себе в карман.

Звонок. Жеманная и изящная, появилась, подпрыгивая, девица из Пазевалка. Мой муж, очевидно, подозревавший что-то, стоял точно остолбеневший. Я позвала служанку и заставила ее повторить слово в слово все то, что она мне рассказала. Ни та, ни другой не решились отрицать. Отослав девушку, я заперла дверь гостиной на ключ, взяла приготовленный заранее кнут и принялась бить девицу с такой силой и так долго, насколько выдержали мои мускулы. Она скакала с одного конца гостиной на другой и без передышки кричала: «Да защитите же меня, наконец, доктор, защитите меня!» Крики эти не пробудили никакого отклика в душе моего мужа, который стоял как вкопанный. Когда я утомилась бить ее, я открыла дверь и вытолкала мою «заместительницу» вон.

Что касается моего мужа, я покончила и с ним.

Тотчас же я велела перенести в другую комнату его кровать и все, что принадлежало ему, со всеми его мехами и кнутами.

Свободна! Избавиться от всего мучения этих десяти лет!.. Снова принадлежать самой себе!.. Никогда больше не надевать меха! Никогда не брать кнута в руки! И никогда больше не слышать ни слова о «греке».

Точно тяжелая броня, которую я носила в продолжение долгих лет, которая давила меня и стесняла естественные движения моего тела и могла бы раздавить меня, спала наконец с моих плеч; я должна была присесть, чтобы вполне спокойно насладиться радостной минутой и удовольствием от моего поступка.

На другой день м-ль Мейстер написала Захер-Мазоху:

«Лейпциг. 22.3.82.

Милостивый государь, вы понимаете, что после того, как со мной обошлись таким образом у вас в доме, я отказываюсь от моей должности в редакции. Я окончу мою работу для майского номера, затем уезжаю в Берлин, куда прошу выслать следуемый мне гонорар.

Из Берлина я намерена потребовать у суда удовлетворения за оскорбление, нанесенное мне.

Примите и пр.

Гульда Мейстер».

Этого суда я жду до сих пор.

* * *

В апреле мы наняли в Кнаутейне, близ Лейпцига, небольшую виллу, куда и переехали.

Я знала, что Захер-Мазох не решится на попытку примириться со мной, но я не приняла в расчет его злобы и славянского лукавства.

Его связь с м-ль Мейстер продолжалась, и вместе с тем у него была еще другая дама, Жанни Мар, очень известная в Лейпциге. Обе эти особы старались в одном направлении: разлучить его со мной и занять мое место. Он, конечно, покинул бы меня, если б не должен был сознаться, что расстаться со мной значило вместе с тем расстаться и с Арманом, то есть с обильным денежным источником. А ему как раз необходимо было иметь много денег, чтобы обзавестись мехами, без которых он не мог обойтись в своих новых любовных похождениях.

В награду за вынужденное стеснение, а отчасти, вероятно, потому, что мое спокойствие и безразличие раздражали его, он мстил, пробуя мучить меня самым утонченным образом. Он старался оскорблять меня в присутствии детей, уверенный, что заставит меня страдать. Он совершенно отнял у меня Сашу. Очень часто он увозил с собой ребенка, когда ездил в Лейпциг навещать своих любовниц. Я принуждена была покориться.